«Анафема вам, башмаки с безглазым цилиндром...»

В цилиндре и в лаковых башмаках, 

Предстану миру в песню одетым 

С медвежьим солнцем в зрачках, 

С потемками хвой в бородище, 

Где в случке с рысью рычит лесовик!

В тексте неоднократно встречаются вариации этого образа, "роскошного" денди-поэта " в цилиндре и лаковых башмаках", и всякий раз он окрашен в негативные цвета. Ближе к финалу это клюевское неприятие достигает апогея:

Анафема, анафема вам, 

Башмаки с безглазым цилиндром! 

Пожалкую на вас стрижам 

Речным плотицам и выдрам.

Николай Клюев, один из видных представителей "новокрестьянской" поэзии, очень тяжело переживал отдаление от него Сергея Есенина, "голубя белого", наметившееся в первые послереволюционные годы. Особый драматизм ситуации заключался в том, что гомосексуал Клюев был влюблен в Есенина и ни о какой ответной взаимности, естественно, не могло идти и речи. Они познакомились в 1915 году. После неудачных попыток "сделать себе громкое имя" в Москве (все ограничилось несколькими публикациями в детских журналах), Сергей Есенин поехал в Петроград. Прямо с вокзала он отправился к Александру Блоку, который доброжелательно выслушал розовощекого стихи рязанского самородка и написал рекомендательное письмо к Сергею Городецкому. А через Городецкого Есенин познакомился с Клюевым, в ту пору уже известным в литературных кругах поэтом. Именно ему и суждено было сыграть важную роль в становлении Есенина-поэта и ввести "ученика" в столичную богемную "тусовку". Клюев придумал Есенину "сценический образ" "рязанского Леля" , однако, многие современники видели в этом маску, памятуя склонность самого Клюева к подобным играм на публику. Владимир Маяковский рассказывал о своем знакомстве с Есениным: «В первый раз я его встретил в лаптях и в рубахе с какими-то вышивками крестиками. Это было в одной их хороших ленинградских квартир. Зная, с каким удовольствием настоящий, а не декоративный мужик меняет своё одеяние на штиблеты и пиджак, я Есенину не поверил. Он мне показался опереточным, бутафорским. Тем более что он уже писал нравящиеся стихи и, очевидно, рубли на сапоги нашлись бы. 

Как человек, уже в своё время относивший и оставивший жёлтую кофту, я деловито осведомился относительно одёжи: 

— Это что же, для рекламы? 

Есенин отвечал мне голосом таким, каким заговорило бы, должно быть, ожившее лампадное масло. Что-то вроде: 

— Мы деревенские, мы этого вашего не понимаем… мы уж как-нибудь… по-нашему… в исконной, посконной… 

Его очень способные и очень деревенские стихи нам, футуристам, конечно, были враждебны. 

Но малый он был как будто смешной и милый. 

Уходя, я сказал ему на всякий случай: 

— Пари держу, что вы все эти лапти да петушки-гребешки бросите! 

Есенин возражал с убедительной горячностью. Его увлёк в сторону Клюев, как мамаша, которая увлекает развращаемую дочку, когда боится, что у самой дочки не хватит сил и желания противиться. 

Есенин мелькал. Плотно я его встретил уже после революции у Горького. Я сразу со всей врождённой неделикатностью заорал: 

— Отдавайте пари, Есенин, на вас и пиджак и галстук! 

Есенин озлился и пошёл задираться». 

Разлад в отношениях Есенина и Клюева начался в 1917 году, а его пик пришелся на начало 1920-х, время создания "Четвертого Рима". Крестьянские поэты полностью мостов не сожгли—например, после возвращения из заграничной поездки Есенин устроил совместный с Клюевым творческий вечер, однако, о прежней теплоте и взаимопонимании речи быть не могло.

Вот Клюев - ладожский дьячок, 

его стихи как телогрейка, 

но я их вслух вчера прочел,

и в клетке сдохла канарейка.

Такие иронические нападки встречаем в есенинском стихотворении "На Кавказе". Примечательно, что в своей автобиографии 1922 года он писал: "С Клюевым у нас завязалась, при всей нашей внутренней распре, большая дружба, которая продолжается и посейчас". А три года спустя, в свою последнюю осень, готовя собрание сочинений, Есенин несколько отредактировал автобиографию и , в частности, отбросил конец этой фразы о сохраняющейся дружбе с Клюевым.

Пожалуй, самым ярким поэтическим откликом на трагическую гибель "последнего поэта деревни" стал "Плач о Сергее Есенина", написанный Николаем Клюевым. По словам литературоведа Павла Медведева, «это не поэма. Это – и не похоронная заплачка, дающая выход только чувству личной потери и скорби. Это – именно ПЛАЧ, подобный плачам Иеремии, Даниила Заточника, Ярославны, князя Василька. В нем личное переплетается с общественным, глубоко-интимное с общеисторическим, скорбь с размышлением, нежная любовь к Есенину со спокойной оценкой его жизненного дела, одним словом – лирика с эпосом, создавая сложную симфонию образов, эмоций и ритмов... Из запутанной сети личных взаимоотношений с Есениным, сложных и неровных, то братских, то вражеских, Н. Клюев сумел выйти в "Плаче" путем всепрощения...»