«На перекрестке огненных дорог…».

 Уникальный альбом поэтессы и переводчицы Веры Аренс с автографами Анны Ахматовой, Николая Пунина и Всеволода Рождественского, рисунком Николая Павлова и других современников - обитателей Петербурга и Царского Села - будет представлен на аукционе 22 апреля.     

Осенью 1919 года бывший генерал Императорского флота, после долгих колебаний оставшийся в Петрограде и вступивший в недавно образованный Рабоче-Крестьянский Красный Флот, — Евгений Аренс подарил своей дочери Вере карманный альбом в кожаном переплете. На первом листе он процитировал позабытого ныне поэта: «Мысли походят на трепетных  птиц; если их не изловят тотчас же,  то быть может и никогда их не поймать». Читая эти строки и глядя на начертанную под ними дату, невольно ловишь себя на мысли, что подарок был причудой пожилого человека - нарочно не выдумаешь ничего более трагикомичного: будто дочери вовсе не 36 лет, а она  - все та же юная гимназистка, хвастающая подругам заполненным стихами поклонников альбомом; за окном, - по обыкновению,   несколько пасмурное царскосельское небо, строгое изящество дворцов, ели и сосны, густо и колко устилающие низкие пни, стук пролеток, едущих по Колпинской улице – одним словом, тот привычный семейству Аренсов фон жизни, той жизни, которая вот уже несколько лет как канула в лету. В тогдашнем Петрограде, медленно залечивающем нанесённые вихрем истории раны,  мысли жителей вовсе не походили на неких «трепетных птиц». Скорее -  на птиц черных, с хриплым клекотом круживших над тревожной Невой и мрачными домами, стены и окна которых зияли прорехами, а в них  то и дело прозмеивался свист – и не хотелось измученным обывателям разбирать, чей это свист – ветра ли иль подворотной пули. Выстрелы, звучащие подчас средь бела дня, стали такой же привычной обыденностью, как и промозглый северный ветер. Виктор Шкловский с безжалостной документальностью зафиксировал стылый дух того времени: «Питер живет и мрет просто и не драматично… Кто узнает, как голодали мы, сколько жертв стоила революция, сколько усилий брал у нее каждый шаг. (…) Была сломанность и безнадежность. Чтобы жить, нужно было биться, биться каждый день, за градус тепла стоять в очереди, за чистоту разъедать руки в золе.(…) Один друг мой топил только книгами. Жена его сидела около железной дымной печурки и совала, совала в нее журнал за журналом. В других местах горели мебель, двери из чужих квартир. Это был праздник всесожжения. Разбирали и жгли деревянные дома. Большие дома пожирали маленькие. В рядах улиц появились глубокие бреши. Как выбитые зубы, торчали отдельные здания. Появились искусственные развалины. Город медленно превращался в гравюры Пиранези…». Тем не менее, и в этом страшном городе не затухали лучи света. Более того,  духовная жизнь переживала настоящий подъем, обретала силу – вопреки  обессиливанию физическому. Словно ниоткуда возникали молодые, зрелые не по годам,  авторы: Михаил Зощенко, Вениамин Каверин,  Николай Тихонов, Всеволод Иванов. Создавали новые произведения, зачастую – сильнейшие  в своем творчестве,  признанные мэтры прошлой эпохи – Александр Блок, Анна Ахматова, Федор Сологуб, Евгений Замятин.  Забыв на время о своем художественном творчестве, энергично действовал Максим Горький, став самым заметным заступником культуры и людей культуры перед своими недавними соратниками - большевиками: доставал пайки, находил работу, вытаскивал – когда успешно, когда нет – из тюрем, наконец, выбивал выездные визы. Бурлила жизнь в легендарном Доме Искусств, ставшим прибежищем для многих «уплотненных» или вовсе бесприютных. Исправно заполнялся зал нового Института Живого слова, где читал блестяще лекции о поэтическом мастерстве Николай  Гумилев. Ирина Одоевцева, «первая ученица» последнего, вспоминала: «Как и чем я питалась, я плохо помню. Конечно, я бывала голодна. Но я научилась не обращать внимания на голод». Подлинное пиршество – пиршество духа, а корка хлеба всегда находилась, и ее хватало, чтобы оставались силы писать стихи, или до зари, при бедном свете керосинки, укутавшись в тулуп, жарко спорить о финале «Двенадцати»... Такого же склада была и Вера Аренс.  В  1919 году она -  уже  небезызвестный литератор, чьи рассказы, стихотворения, переводы и рецензии появлялись на страницах «Солнца России», «Вестника Европы» и «Летописи», - как и многие, трудилась в издательстве «Всемирная литература», одном из многочисленных горьковских начинаний. Переводила Гете и Гейне под чутким патронажем взыскательного Блока. И без устали следила за всеми веяниями в культурной жизни, общалась как с именитыми, так и с делавшими первые шаги в искусстве людьми. Потому  и не удивительно, что  подаренный ей отцом альбом не пустовал и постепенно наполнялся записями и рисунками друзей и гостей дома Аренсов. Его страницы сохранили почерк Всеволода Рождественского, Николая Пунина, Николая Павлова и др. Подлинная же жемчужина альбома – автограф Анны Ахматовой. Ее появление там – не просто совпадение места и времени, а  нечто большее – знак примирения двух женщин, примирения после многих лет, если не вражды, то молчаливой, угрюмой холодности. Примирение, ставшее началом приятельства и взаимоподдержки на протяжении многих лет.

Они знали друг о друге давно. В служебную квартиру Евгения Аренса, «салон наук и искусств» для царскосельской интеллигенции,  были вхожи многие из тех, кто впоследствии внесет значительный вклад в отечественную культуру. Завсегдатаями «салона» были два Николая, сыгравшие значительную роль в судьбе Ахматовой – Пунин и Гумилев. Последний был неравнодушен к Вере,  одной из «принцесс духа», как шутливо нарекали гости дочерей гостеприимного начальника Царскосельского адмиралтейства. Именно ей он посвятил свое стихотворение «Сады души», содержавшее, в частности, такие строки:

Глаза, как отблеск чистой серой стали,

Изящный лоб, белей восточных лилий,

Уста, что никого не целовали

И никогда ни с кем не говорили.

 «Вера Аренс, тихая и прелестная, «как ангел», пользовалась большими симпатиями Николая Степановича» - подтверждал Павел Лукницкий, первый биограф Гумилева. В 1908 году поэт, получив новый отказ  от неприступной  Ахматовой, собирается в Грецию и на Ближний Восток - приглушить сердечную боль, ступив на новые земли, и зовет с собой Веру. В путь он отправился один, Вера же обещала нагнать его следом. Обещание свое она не сдержала: в  Афинах Гумилев, наконец, получил письмо, в котором Вера сообщала о состоявшейся помолвке с инженером Владимиром Гаккелем… А полтора года спустя Ахматова  приняла новое предложение и стала супругой автора “Путей конквистадоров”. Пути Веры Аренс и Николая Гумилева разошлись, однако, несостоявшийся роман не выскальзывал из цепких силков памяти у всех троих. В 1912 году Вера оставила в своем дневнике пронзительную запись: «Размышляя о том, что хотелось бы остаться жить в памяти людей после смерти, и отчаявшись оставить большой исчерпывающий портрет (картину), хочу, чтобы на могильном камне были вырезаны слова Н. Гумилева о моей красоте». Ахматова, безусловно, знала об увлечении Гумилева Верой и  историю с посвящением  «Садов души», но полагала ,что  стихотворение все-таки было обращено к ней. В одной из ее записных книжек читаем: "У Веры Аренс были глаза ярко-голубые. Вере Аренс Н. С. написал, что стихи ей, во время нашей ссоры, а мне это стихотворение прислал гораздо раньше". Трудно сказать определенно, действительно ли это было так, или  во время написания этой заметки Ахматовой двигало уязвленное самолюбие.

Их тропы вновь сошлись в 1922 году, когда Гумилева уже не было в живых. Ахматова появилась в жизни Николая Пунина, мужа младшей Вериной сестры - Анны. Семья оказалась на грани распада. Анна с дочерью Ириной собрались съехать из квартиры в Фонтанном доме и перебраться на Серпуховскую, к Вере, но, по ряду причин это намерение так и не было осуществлено. Жизнь Пунина с появлением в ней Ахматовой преобразилась и наполнилась, по его словам, «белым счастием», однако, он не мог окончательно покинуть жену, а та, в свою очередь, смирилась с увлечением супруга, надеясь, что оно не станет продолжительным. Поэтому, скрепя сердце, все жили вместе, и в едином пространстве как никогда остро ощущалась диалектичность жизни, когда  счастье одних причиняло несчастье другим. Напряженная атмосфера, царившая в Фонтанном доме, стоила Ахматовой долгих лет творческой немоты, что для поэта равносильно смерти. «Мне было очень плохо, – признавалась она впоследствии, – ведь я тринадцать лет не писала стихов, вы подумайте – тринадцать лет!» Вера Аренс конечно же,  не смогла сразу же принять Ахматову – сильна была обида за семью любимой сестры.  Но все же «время лечит», и спустя несколько лет Анна Андреевна и Вера Евгеньевна сблизились. Свидетельство тому мы находим в альбомах двух ярких женщин эпохи Серебряного века, хранивших его заветы и мироощущение в новое время, бесконечно от него далекое. 4 сентября 1933 года  Анна Ахматова записывает в альбом Веры Аренс свое знаменитое стихотворение "Муза" :

Когда я ночью жду ее прихода,

Жизнь, кажется, висит на волоске.

Что почести, что юность, что свобода

Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

И вот вошла. Откинув покрывало,

Внимательно взглянула на меня.

Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала

Страницы Ада?" Отвечает: "Я".

А та - отвечает экспромтом в альбом Ахматовой:

На перекрестке огненных дорог,

Вторично встретясь, мы остановились.

Еще не прозвучал призывный рог,

Сандалии еще не износились.

И даль вилась, и месяц, словно друг,

Глядел на странниц нежно и лукаво.

Над Вами меркнул, но светился круг

Сияньем, что зовется славой.

Женщин сблизила не только пришедшая с годами мудрость , но и сродные личные горести, выпавшие на их хрупкие плечи. В том же 1933 году впервые арестовали сына Ахматовой – Льва Гумилева,  а год спустя, когда после убийства Кирова по стране прокатилась волна арестов, пришли за братом Веры. Льва Аренса приговорили к пяти годам лагерей с отбыванием срока в Медвежьей горе, а его  жену Сарру с младшим сыном сослали в Астрахань. Сына Игоря взяли под крыло Пунины, а четырнадцатилетнего Евгения — его тетка Вера.

… Ахматова  расстанется с Пуниным в 1938 году. Переживания, сопряженные с разрывом, стали катализатором ее  творчества. Молчание прерывается и она создает сильнейшие стихи, а одной декабрьской ночью к ней приходит ее главная – «Поэма без героя»… А дальше – была война.  Все страшные 900 дней блокадных дней Вера Аренс провела  в Ленинграде и  выжила лишь чудом. От голода и болезней умерли ее муж, его сестра и племянница. После войны  жизнь легче не стала, напротив –  была серой и скудной, хранящей отметины пережитых утрат и наполненной горьким ощущением приближающейся безрадостной старости. Ее переводы уже давно не публиковались, средств оставалось крайне мало. Помогали, как могли, родственники. И Ахматова. До печально знаменитого ждановского постановления, обретя короткое официальное признание в годы войны, «муза плача»  материально жила лучше, чем все предшествующие советские годы. Она знала о почти катастрофическом положении Веры и помогала деньгами. После же «гражданской казни» 1946 года Ахматова, оказавшись перед закрытыми дверями,  помочь более ничем не могла, сама едва сводя концы с концами. Вере Аренс пришлось пойти на неизбежный шаг и продавать книги из личной библиотеки. Писатель Илья Эренбург любил копаться у букинистов, неважно – парижских или ленинградских, и в своих мемуарах «Люди, годы, жизнь», вспоминая послевоенное время, рассказывал: «В букинистических магазинах лежали груды редких книг - библиотеки ленинградцев, погибших от дистрофии. Я взял одну книгу в руки. Продавец сказал: «Поздравляю». Но я не мог даже порадоваться. Это был сборник стихов Блока с надписью неизвестной мне женщине. Я и теперь не знаю, случайный ли это автограф или страница из жизни Блока; не знаю, у кого была книга до войны - у старой знакомой поэта, у ее детей или у библиофила. Может быть, это фетишизм, но, взглянув на почерк Блока, я вспомнил Петроград давних лет, тени умерших, историю поколения». Томик, попавший в руки Эренбурга, содержал лаконичную дарственную надпись: «Вере Аренс — Александр Блок»…

Более полувека прошло со дня кончины Веры Евгеньевны Аренс. Так и не вышло ни одной книги ее лирики, да и переводы по-прежнему не собраны воедино, а распылены по частным и государственным библиотекам. Выставляя на продажу уникальный памятник эпохи – альбом Веры Аренс, аукционный дом «Антиквариум» преследует и важную культурологическую миссию – напомнить потомкам об одном незаслуженно забытом имени Серебряного века.