«Наша живопись — единственный крик жизни»

 «Ребята нашего возраста все в чем-то самоутверждались — в духе геройства военного времени— вспоминал Александр Арефьев — украсть карточки, пырнуть ножом, набить морду, заехать в рожу и т.д. Мы же поняли, что можно самоутвердиться путем живописи, рисования — изображения человека: искусство — одна из сторон жизни, столь же серьезная, как любая человеческая деятельность». Однако, этот искренний творческий порыв упирался в мрачную стену художественного официоза, требовавшего беспрекословного подчинения канонам социалистического реализма и игры по заданным правилам.  «Школа предложила нам гипсы, и прочую бутафорию, и всякую противоестественную мертвечину, обучая плоскому умению обезьянничества. А кругом — потрясения войной, поножовщина, кражи, изнасилования…» — говорил тот же Арефьев.  Он и его друзья, молодые ленинградские художники— Владимир Шагин, Шолом Шварц, Родион Гудзенко, Рихара Васми, Валентин Громов—прошли суровую школу жизни и очень рано повзрослели. Военное (у многих – блокадное) детство, бедная жизнь в полуразрушенном городе, где главным воспитателем являлась улица, не способствовали сентиментальному настроению и уж тем более слепой вере в то, что пытались навязать извне. Пышно расцветающий «сталинский гламур» был оторван от той реальности, с которой им приходилось сталкиваться каждый день. Они хотели быть реалистами в подлинном значении этого слова — не бояться встретить  жизнь лицом к лицу, жизнь, в которой было не только место подвигу, но и страданию. Мир, каким бы он не был яростным, оставался все же и прекрасным… Искусствовед Екатерина Андреева  полагает, что определяющим в творчестве художников «арефьевского круга» стали «мощный романтический пафос и тотальный эстетизм».

Художники, сплотившиеся вокруг  неформального  лидера — Александра Арефьева, образовали «Орден нищенствующих живописцев», ставший, по сути, первым неофициальным  объединением эпохи Бронзового века. На первый взгляд, название было шуточным и отсылало к средневековым традициям, но за этой внешней иронией  стояла самая беспощадная «правда будней».    Практически все члены «ОНЖ» были отчислены за увлечением каким-нибудь «буржуазным «измом»» из Средней Художественной школы при Академии художеств, что автоматически закрывало возможность легального существования в художественном поле. Но изгнание позволяло сбросить с плеч оковы двуличности и творить без оглядки на «инстанции» — пусть для узкого круга посвященных, зато честно, «до последнего предела». Живописцы были и вправду «нищенствующими». Большая часть  наследия «арефьевцев» – графика.  На холсты банально   не хватало денег, да и рисунки подчас приходилось делать на оборотах каких-нибудь чертежей.

 В своих воспоминаниях художник Олег Фронтинский дал яркий портрет подпольных творцов: «Арефьев был великим организатором и мотором, кроме того, он был удивительным рассказчиком. Шагин был замечательно артистичен, пел под гитару и подумывал о карьере артиста. Шварц был отличным математиком, философом и очень тонким ценителем чужих работ. Васми обладал незаурядным чувством стиля и склонностью к архитектуре. Гудзенко был большим эрудитом, знатоком поэзии и детским писателем. Кроме того, будучи монархистом, он постоянно обыгрывал свое сходство с Николаем II. Громов проявлял себя знатоком химии, это пригодилось ему при изготовлении красок, чем он значительно расширял обычную палитру».

В «Ордене» состоял еще один — не живописец, а поэт.  Художники любили венчать свои вечерние прогулки  посещением Роальда Мандельштама, талантливого юноши, мучительно умиравшего от туберкулеза. Приход друзей его несказанно радовал, и часто он, в какой-то нездешней задумчивости, читал им  свое главное стихотворение:

Сон оборвался. Не кончен.

Хохот и каменный лай. —

В звёздную изморозь ночи

Выброшен алый трамвай.

Пара пустых коридоров

Мчится один за другим.

В каждом — двойник командора —

Холод гранитной ноги.

— Кто тут?

— Кондуктор могилы!

Молния взгляда черна,

Синее горло сдавила

Цепь золотого руна.

— Где я? (Кондуктор хохочет.)

Что это? Ад или рай?

— В звёздную изморозь ночи

Выброшен алый трамвай!

Кто остановит вагоны?

Нас закружило кольцо.

Мёртвой чугунной вороной

Ветер ударит в лицо.

Лопнул, как медная бочка,

Неба пылающий край.

В звёздную изморозь ночи

Бросился алый трамвай!

И в приоткрытое окно, из сумерек,  в ответ иногда доносился какой-то трудноуловимый, быстро исчезавший, звук  — то ли гудок автомобиля, то ли окрик, то ли «звоны лютни и дальние громы»…

В коллекции аукциона «Антиквариума» — графика художников арефьевского круга из архива Дмитрия Шагина и рукопись культового стихотворения Роальда Мандельштама «Алый трамвай», а также автографы стихов-посвящений друзьям-художникам.