"Вечный мир далекой Киммерии..."
Свято место пусто не бывает» — гласит народная мудрость. У каждого места есть свой гений, в том подзабытом ныне, древнеримском значении этого слова — дух-хранитель, связанный с ним особой глубинной связью. Они тесно переплетены: мы стремимся узреть место глазами его гения, равно и гения видим сквозь призму места. Именно такой метафизической цепью спаяны Петербург с Достоевским, Дублин с Джойсом, Вена с Малером, а Максимилиан Волошин — с крымским Коктебелем, вернее, со всей восточной оконечностью полуострова, окрещенной поэтом Киммерией.
Это название — от «киммериан печальной области», упомянутой легендарным Гомером. «Киммерией – пояснял Волошин – я называю восточную область Крыма от древнего Сурожа (Судака) до Босфора Киммерийского (Керченского пролива), в отличии от Тавриды, западной его части (Южного берега и Херсонеса Таврического)». Однако, далеко не сразу Волошин ощутил магнетическую связь с этими краями. Впервые он оказался здесь в юношеские годы, но долго не задержался – окончив феодосийскую гимназию, перебрался в Москву, поступил в университет и с головой окунулся в кипучую студенческую жизнь, в которой политические вопросы подчас оттеняли учебные. За участие в одной из студенческих забастовок будущий поэт был сослан в Феодосию как «неблагонадежный». При первой же возможности он уехал на другой край страны: скорее из романтических, нежели научных, побуждений Волошин отправился на изыскания трассы Оренбург-Ташкентской дороги, и там, в пустыне, средь караванов, он открыл для себя Ницше и Владимира Соловьева, заставивших молодого человека «… взглянуть на всю европейскую культуру ретроспективно – с высоты азийских плоскогорий – и произвести переоценку культурных ценностей». Затем были Париж, непрерывная учеба – «…логике – у готических соборов, (…) строю мысли – у Бергсона, скептицизму – у Анатоля Франса, прозе – у Флобера, стиху – у Готье и Эредиа», брак с Маргаритой Сабашниковой, вскоре окончившийся мучительным разрывом – две устремленные к миру горнему личности, как зачастую случается, не ужились в дольнем мире, в быту.
В 1907 году, после долгого отсутствия, Волошин приезжает в Коктебель, где постоянно жила его мать, Елена Оттобальдовна. Здесь, в краях, отторгнутых в юности, он находит успокоение и переживает настоящий творческий подъем. В стихах той поры, в которых еще сильна жгучая боль, вызванная расставанием с его Маргаритой, впервые проступают киммерийские образы. День ото дня загадочная Киммерия укореняется в сердце поэта. «Коктебель – вспоминал Волошин спустя годы – не сразу вошел в мою душу: я постепенно осознал его как истинную родину моего духа. И мне понадобилось много лет блужданий по берегам Средиземноморья, чтобы понять его красоту и единственность». Коктебельский дом Волошина – Дом Поэта, возводившийся около десяти лет по его чертежам и рисункам, – стал одним из маяков культуры Серебряного века, подобных петербургской «Башне» Вячеслава Иванова. Здесь царила особая атмосфера — озорная, легкая, «южная» и одновременно напряженная, полная мистических устремлений и творческих взлетов. Тем магнитом, притягивавшим к себе одаренных и часто совершенно непохожих друг на друга личностей, являлся сам хозяин – обличьем, походивший на древнего грека Максимилиан Александрович. «Макс принадлежал другому закону, чем человеческому, и мы, попадая в его орбиту, неизменно попадали в его закон (…) У него была тайна, которую он не говорил» - свидетельствует Андрей Белый. Именно в Коктебеле познакомились Марина Цветаева и Сергей Эфрон, Николай Гумилев написал своих «Капитанов», рождались замыслы новых полотен Константина Богаевского, а Александру Грину с террасы Дома Поэта, быть может, мнились, тонувшие в знойно-огненном закате, Алые паруса… Дом Поэта, под стать хозяину, был необычен – в нем, по словам еще одного нередкого гостя, Ильи Эренбурга были собраны «чуда и дива из всех Максиных путешествий».
Чувство родного очага еще больше укрепляло Волошина с той землей, на которой он находился, и все чаще его связь с Киммерией виделась ему в мистическом ключе. В одном из стихотворений Волошина читаем:
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.
Последние строки – не просто метафора, «игра слов». В 1913 году, после мощного оползня, на отроге скалы Кок-Кая, замыкающей Коктебельский залив, образовалось очертание профиля человека, явственно напоминающее профиль самого Волошина.
Тем не менее, гения ждала новая разлука со своим местом. Волошин увлекся антропософией Рудольфа Штайнера, чрезвычайно популярной в то время, — в частности, уже упомянутый Андрей Белый был большим поклонником этого учения. По приглашению Сабашниковой, с которой бывший муж сохранял дружеские отношения, Волошин в самый канун Первой Мировой войны отправился в швейцарский Дорнах, на строительство антропософского храма – Гетенаума. На коктебельские берега его нога ступила лишь три года спустя, но на сей раз — окончательно. «Вернувшись весной 1917 года в Крым, я уже более не покидаю его: ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую – и все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой». В страшные годы Гражданский войны Дом Поэта был настоящим прибежищем и спасительным укрытием. Волошин не сочувствовал ни белым, ни красным, стоял «над схваткой» и взирал на разворачивающиеся события, полными слез, горечи и надежды, глазами христианина:
И там и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас – тот против нас.
Нет безразличных: правда с нами».
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
Одних он прятал в своем доме, за других хлопотал перед властями – неважно, белыми или красными. Именно благодаря усилиям Волошина в то лихолетье избежали смерти Осип Мандельштам и Сергей Эфрона. После окончания Гражданской, Волошин воспел свой дом-приют в одном из своих самых проникновенных стихотворений:
В те дни мой дом — слепой и запустелый —
Хранил права убежища, как храм,
И растворялся только беглецам,
Скрывавшимся от петли и расстрела.
И красный вождь, и белый офицер —
Фанатики непримиримых вер —
Искали здесь под кровлею поэта
Убежища, защиты и совета.
Я ж делал всё, чтоб братьям помешать
Себя — губить, друг друга — истреблять,
И сам читал — в одном столбце с другими
В кровавых списках собственное имя.
Но в эти дни доносов и тревог
Счастливый жребий дом мой не оставил:
Ни власть не отняла, ни враг не сжег,
Не предал друг, грабитель не ограбил.
Его не стало в 1932 году, последнее пристанище Волошин нашел – такова была его воля - неподалеку от дома, на вершине горы Кучук-Енишар, откуда открывался потрясающий вид на Коктебельскую бухту.
Гений воспел свое место не только в стихах, – а Киммерии посвящены более 60 стихотворений, вошедших в циклы «Киммерийские сумерки» (1906-1909) и «Киммерийская весна» (1910-1926),— но и в великолепных акварелях. Живописью Волошин стал заниматься еще в Париже, посещая мастерскую Елизаветы Кругликовой. Он разделял главную установку символисткой эстетики — синтез искусств, и блестяще воплотил ее в своем творчестве. «Художник и поэт в нем почти равносильны и, во всяком случае, конгениальны – признавал современник Волошина, выдающийся искусствовед Эрих Голлербах – Если бы когда-нибудь удалось осуществить безупречное полихромное воспроизведение пейзажей Волошина в сопровождении стихов автора, мы имели бы исключительный пример совершенного созвучия изображения и текста».
Одна из акварелей Максимилиана Волошина, написанная им в 1930 году, стала настоящим украшением июльских торгов аукционного дома «Антиквариум». В правом верхнем углу рукой автора — лаконичная поэтическая зарисовка, почти что в духе хокку (созвучие же волошинских акварелей с традицией японской гравюры отмечали многие): «Южный ветер, солнце и прибой…Вечный мир далекой Киммерии».
Предыдущая новость
Вернутся к списку новостей