Сын доктора Живаго

В первые годы Великой Отечественной войны небольшой городок Чистополь, раскинувшийся на высоком берегу Камы, стал, без преувеличения, одним из литературных центров страны. Привыкшие к размеренной провинциальной жизни местные обыватели дивились «мудрено говорящим» незнакомцам, наводнившим дома и улицы. Передавали даже, что как-то раз двое «новых» мужчин, разгружавших баржу с дровами, остановились и начали … ожесточенно спорить о «Фаусте». Этому «нашествию» было простое объяснение — в Чистополь эвакуировали известных поэтов и писателей и членов их семей. Среди них был и будущий нобелевский лауреат Борис Леонидович Пастернак. Два года, проведенные в «милом захолустном городке на Каме», стали для него поистине судьбоносными — здесь он не только плодотворно работал над стихотворениями и переводами, но и встретил человека, ставшего прототипом доктора Живаго, главного  героя одноименного романа, принесшего Пастернаку и мировое признание, и гонения на родине.

Борис Пастернак прибыл в Чистополь  18 октября 1941 года в числе последней группы эвакуированных. Он поселился в комнате в доме №75 на улице Володарского, которую ему уступил уезжавший в Ташкент поэт Перец Маркиш. Зима 1941/1942 годов выдалась на редкость суровой, не хватало дров, температура в комнате Пастернака иной раз опускалась до +2 градусов (на улице было вообще -50 !). Тепло проникало только с кухни, в которой беспрестанно гудели примусы и заливался на весь дом патефон.  «Однажды, когда патефон из-за заезженной пластинки выплёскивал неровные музыкальные отрывки в течение нескольких часов, — рассказывал писатель Федор Гладков, также находившийся в Чистополе — Борис Леонидович не выдержал, вскочил, вышел к хозяевам и попросил, чтобы ему дали возможность работать. Его литературная нагрузка в день достигала 200-300 строк перевода Шекспира, иначе он не успевал по договорным обязательствам. Патефон, разумеется, остановили, пробурчав: «Подумаешь, работа у него, интеллигент малохольный»». Сам Пастернак очень болезненно переживал этот инцидент, упрекал  себя в чрезмерном самомнении, превознесении своей «тонко организованной» личности над народом, с которым он жил под одним кровом в тяжелую для страны годину. Эти самоупреки были  плодом взыскательной, подчас безжалостной, требовательности к себе. Кем-кем, а уж точно не был Пастернак «малохольным интеллигентом». В Чистополе он наравне со своими хозяевами, всеми бесчисленными  «бабами, слобожанами, учащимися, слесарями» трудился не покладая рук, не чураясь никакой грязной работы. «Жил я разнообразно, но, в общем, прожил счастливо, — писал поэт в одном из писем. — Счастливо в том отношении, что, насколько возможно, я старался не сгибаться перед бытовыми неожиданностями и переменами и прозимовал в привычном труде, бодрости и чистоте. (…) Я вставал в 6 утра, потому что в колонке нашего района, откуда я ношу воду, часто портятся трубы и, кроме того, её дают два раза в день. Надо ловить момент… Три дня я выгружал дрова из баржи, и сейчас сам не понимаю, как я поднимал и переносил на скользкий берег эти огромные брёвна. Надо было, и я чистил нужники.  Никогда это не омрачало мне дня, никогда не затмевало мне утраченного с радостной надеждой: сегодня надо будет сделать то-то и то-то… (…) Мы все здесь значительно ближе к истине, чем в Москве. В нравственном отношении все сошли с котурн, сняли маски и помолодели, а в физическом - страшно отощали…»

Настоящей отдушиной для эвакуированных на камские берега жителей столицы были вечера в  гостеприимном доме доктора Дмитрия Дмитриевича Авдеева. Чистопольцы слагали про него легенды. В Гражданскую войну, как　истинный врач, он лечил, не　разбирая: и　белых, и　красных… Его　примеру последует и　Юрий Живаго, главный герой  знаменитого романа. Владея всеми местными языками, Авдеев успешно решал  не　только медицинские, но　и социальные вопросы. Рассказывали, что однажды он принимал роды в одной из татарских деревень, предварительно, после долгих переговоров, заручившись разрешением совета старейшин. В годы большого террора Дмитрия Дмитриевича, сына купца второй гильдии, с высокой долей вероятности ждал арест. Его спас врачебный талант: он вылечил от　сифилиса высокого начальника местного  НКВД, который посоветовал доктору на время уехать с семьей из Чистополя. «В городе нашелся дом, где раз в неделю собирались писатели. Это был дом Авдеева, местного врача, при доме был чудесный участок, — вспоминала Зинаида Пастернак. — В дни сборищ писатели там подкармливались пирогами и овощами, которыми гостеприимно угощали хозяева. Но, конечно, не только возможность хорошо поесть привлекала к Авдееву. Всех тянуло в их дом как в культурный центр. У Авдеева было два сына, один литературовед, а другой имел какое-то отношение к театру. Там читали стихи, спорили, говорили о литературе, об искусстве. Бывая там, мне иногда казалось, что это не Чистополь, а Москва. У Авдеевых Боря читал свой перевод «Антония и Клеопатры». А сам хозяин, по рассказам Цецилии Воскресенской, «…сидел во главе стола, с трубкой во рту, весь седой и большие усы седые, и внимательно слушал застольные беседы».

Пастернак подружился не только с главой семейства, но и с его младшим сыном Валерием. Тот благоговел перед именитым гостем и с радостью брался за любое дело. Во время работы над переводом «Ромео и Джульетты» Пастернаку  потребовалось пересмотреть все предыдущие переводы этой трагедии. Валерий обнаружил все необходимое в чистопольской библиотеке и принес Борису Леонидовичу. Он же перепечатывал на пишущей машинке стихи Пастернака из готовившегося к изданию сборника «На ранних поездах». Именно Валерию Авдееву посвящено стихотворение поэта, в котором он вспоминает свое пребывание в эвакуации:

Когда в своих воспоминаньях

 Я к Чистополю подойду,

 Я вспомню городок в геранях

 И домик с лодками в саду 

(...)

Я вспомню длинный стол и залу,

Где в мягких креслах у конца

Таланты братьев завершала

Усмешка умного отца.

И дни Авдеевских салонов,

Где, лучшие среди живых,

Читали Федин и Леонов,

 Тренев, Асеев, Петровых.

Избрав научную стезю, — а именно геоботанику —  Валерий Авдеев не оставлял  своих давних увлечений фотографией и живописью. Благодаря ему мы до нас дошли чистопольские фотопортреты Пастернака. В 1942 году Борис Леонидович, после некоторых колебаний, согласился позировать своему другу для живописного портрета. Он был начат с натуры, но завершен уже по фотографиям. Облаченный в отцовский костюм, поэт запечатлен на фоне закатной Камы, по преданиям, на том месте, где Марина Цветаева прощалась  с Лидией Чуковской, уезжая из Чистополя в Елабугу, в свой последний путь. С 1990 года портрет Пастернака кисти Валерия Авдеева является одним из главных экспонатов Чистопольского мемориального музея поэта.

Борис Пастернак покинул Чистополь летом 1943 года.  Маленький городок навсегда остался в его сердце. «Поверишь ли, ни Переделкино, ни Лаврушинский не кажутся мне домами, и этой прелестью «своего» угла обладает Чистополь, эта страшная дыра, всех напугавшая», — признавался  он в одном из писем той поры. В 1945 году Пастернак начал большой роман, который считал главным трудом своей жизни. Прошло несколько лет. Рукопись разрослась, появлялись варианты, новые сюжетные линии, не было только одного — названия. Сын поэта, Евгений Пастернак, вспоминал, что отец мучительно перебирал варианты — «Река времени», «Мальчики и　девочки», «Свеча горела», — но не один из них его не удовлетворял. Но однажды к нему пришло письмо из Чистополя, от доброго Дмитрия Дмитриевича. Заканчивалось оно, как всегда, любезно и лаконично — «искренне расположенный к Вам, доктор Авдеев». «Вот оно!»　– осенило Пастернака, и он вывел на первом листе так долго искомое заглавие: «Доктор Живаго».

Чистопольские фотографии Бориса Пастернака, сделанные в 1942-1943 годах «сыном доктора Живаго»— Валерием Дмитриевичем Авдеевым (1908-1981), украсили коллекцию нашего юбилейного аукциона. К фотографиям приложено собственноручное письмо Авдеева, адресованное редактору Наталье Дилакторской.